Образ «чистых» кочевников (не имеющих земледелия и постоянных поселений) является краеугольным камнем в отчуждении кочевников и их потомков от цивилизации и культуры, служит основой для седентаризма (термин, введенный автором для обозначения дискурса, отражающего взгляд оседлых народов на кочевников).
Начало образа «чистых» кочевников дали исторические источники оседлых народов, начиная с отцов Истории – Геродота и Сыма Цяня.
Так, например, древнегреческий историк Геродот в своей Истории приписывает кагану скифов такие слова: «Ты не понял меня, властитель Персии, – ответил Идантирсус. – Я никогда и ни от кого еще не бежал в страхе, как и теперь от тебя. Для меня ничего необычного в том, что я сейчас делаю, нет: это обычный образ жизни, который я веду даже в мирное время. Если ты хочешь знать, почему я не сражаюсь с тобой, я скажу тебе: в нашей стране нет ни городов, ни обрабатываемых земель; боязнь потерять город или вид вытоптанных полей, в самом деле, мог бы спровоцировать нас на битву – но у нас нет ни того, ни другого» [1].
Древнекитайский историк СымаЦянь так описывает современных ему хунну.
«Они [хунну] передвигались в поисках воды и травы, у них не было обнесенных стенами городов и постоянного места для жилья, они не занимались обработкой полей, однако у каждого имелся отведенный ему участок земли» [2].
Позже этот образ широко используется в политической и «научной» пропагандисткой (пост) советской литературе. Так, например, комиссар Фурманов, проезжая через земли, где 95% (токсон беш процент! Девяносто пять процентов!) кыргызских хозяйств занималось земледелием в 1911 году (до событий 1916 года) [3], в своей книге, тем не менее, говорит следующие слова, причем совершенно с революционной искренностью.
«Я дал ему, Климычу, выговориться до конца и стал объяснять, почему киргизы занимаются главным образом скотоводством, какое это длительное и трудное дело – от скотоводства и непрестанных кочевий осесть на землю, взяться совсем за иное, за непривычное дело. Сказал Климычу, что и Советская власть заботится о том, чтобы кочующих киргизов превратить в оседлых… Я долго пытался внушить Климычу мысль, что исторические периоды в жизни целых народов чередуются в известном порядке с железной, неумолимой последовательностью; что каждый киргиз в отдельности ни прав, ни виноват в том, что он кочевник, что до сих пор не осел на землю, что не занимается пока земледелием и т.д., и т.д. Я все хотел ему доказать одно: что какого-то особенного, прирожденного, национального порока во все этом нет и быть не может, что все эти особенности были бы свойственны и любому другому народу, если бы только он оказался в совершенно таких же условиях как киргизы» [4].
В своей монографии «Кочевники Азии. Поиски исторических закономерностей» (Москва, 1982), известная советская исследовательница кочевников Светлана Плетнева ставит земледелие и постоянные жилища в качестве критерия для определения «дикости», который становится одним из этапов развития кочевников и к которому они постоянно возвращаются.
Один из самых авторитетных, можно даже сказать авторитетнейших авторитетов в мировом кочевниковедении Анатолий Хазанов также защищает привычную ему картину, где кочевники кочуют, пасут своих баранов и ждут добрых богов с «лампочкой Ильича».
«В ряде центральноазиатских стран, и даже в отдельных республиках Российской Федерации, наблюдается любопытная тенденция в отношении к кочевникам, ставшая особенно заметной в постсоветский период. Она связана со спецификой националистических мифологий, которые, как и в других странах, стремятся к прославлению реальных или воображаемых предков. Поскольку эти предки, во всяком случае, часть их, нередко были кочевниками, некоторые ученые и особенно псевдоученые дилетанты или стремятся преувеличивать их уровень развития и достижения, или, напротив, утверждают, что они вообще не были кочевниками, а практиковали комплексное скотоводческо-земледельческое хозяйство... В подлинной науке нет места (и нужды) необузданной фантазии и идеологическим спекуляциям любого рода» [5].
Представители «подлинной» науки естественно будут клеймить все, что будет написано против «истины» (подкрепленной тщательно подобранными источниками). Поражает то, что выступая за равенство культур (не за «преувеличение уровня развития и достижений» кочевой или кыргызской культуры, а за равенство культур), просто равенство, становишься фашистом, националистом-принципиально-говорящем-на-своем-языке (это вообще шедевр – а на каком еще языке еще говорить, как не на родном), бандеровцем, госдеповским выкормышем, дилетантом, фольк-историком (нужное подчеркнуть). Опять-таки, хотелось бы сказать, что беда не в том, что есть шовинисты и «негры-знающие-свое-место», беда в том, что ни те, ни другие не знают и не замечают того, что они шовинисты и «негры-знающие-свое-место».
Прав был Жусуп Абдрахманов, когда написал следующее на последних страницах своего дневника: ««Многие считают, что я закоренелый националист. В чем мой национализм – никто между тем не знает и не скажет. Было бы полбеды, если бы эти обвинения исходили от людей, доказавших на деле свою интернациональность, свою коммунистическую безупречность. Это было бы резонно. Но…, когда о моем национализме говорят великодержавные шовинисты и беспринципные идиоты из киргизов, хамелеоны, подделывающиеся под масть великодержавных шовинистов, - это смешно». Это действительно – смешно [6].
Образ кочевника, не имеющего постоянного жилища, не занимающегося земледелием, существует с самого начала возникновения кочевников и письменной истории оседлых народов. С развитием европейской исторической науки, образ кочевников, живущих скотоводством и охотой (не производящих, а присваивающих), приводит к научно доказанному возникновению образа “грабителей-паразитов”, “распутных кентавров”, “трутней человечества”. Большинство же ученых стало считать, что у кочевников не было ни земледелия, ни городов и, следовательно, у кочевников не было цивилизации, а культура, если и была, то была примитивной и отсталой, так как кочевничество считалось переходным состоянием от пастушества и собирательства (присваивающая экономика) к земледелию (производящая экономика).
В чем проблема, неужели такие историки как Геродот и СымаЦянь давали своим читателям ложную информацию о кочевниках. На самом деле, все это идет от контактов с кочевниками в пограничной (наиболее близкой к летописцу и очевидцу) зоне между степью и оседлым миром, где пограничным кочевникам действительно нет никакой необходимости сеять и возделывать землю, так как они могут выменять продукты животноводства на продукты возделывания земли (взаимозависимость и временами симбиоз). Сегодня существует сотни археологических свидетельств и находок о том, что в степной зоне, в среде кочевников земледелие было обычным явлением, что у них были постоянные поселения, и другие факты, которые, впрочем, успешно игнорируются. Тот же Сыма Цянь в другом месте пишет о земледелии у хунну, но это как-то забывается.
«В северных странах стужа рано наступает; и хотя неудобно сеять просо, но в земле гуннов сеяли» [7]; указывается и наличие у хунну пашен: «Случилось, что кряду несколько месяцев шёл снег, и это произвело падёж на скот, заразительные болезни между людьми и хлеб на полях не созревал» [8]. В 66 г. до н.э. сообщается, что хунну отправили «восточного и западного великих предводителей, каждого с 10000 конницы, для заведения земледелия в западной стороне, чтобы впоследствии стеснить Усунь и Западный край» [7].
При этом следует заметить, что многие из этих работ были проведены и опубликованы еще в советское время, т.е. до периода, когда некоторые официальные национальные историографии стремились к мифологизации. Те же самые источники оседлых народов пишут о существовании города (Кемиджкет) [9] и земледелия у кыргызов даже холодной Южной Сибири: «сеют просо, ячмень, пшеницу и гималайский ячмень; муку мелют ручными мельницами, хлеб сеют в третьей, а убирают в девятой луне» [10]. Здесь приведены примеры по кочевникам Южной Сибири, так как они наиболее отдалены от оседлых народов, и здесь практически невозможно объяснить наличие городов и земледелия влиянием оседлых соседей или захватом пленных, как это обычно принято.
Русские источники с самого начала сбора сведений о кыргызах, пишут о наличии у них земледелия. Согласно описанию Зибберштейна, относящегося к XVIII в., прииссыккульское «пространство… вмещает в себя хлебопахотные места… Во всю дорогу нашу я нигде не видел такого изобилия в хлебе, как здесь: пшеница, ядрица, овес, горох и другие произрастания имеют тут самое цветущее состояние» [11].
Почему подобные материалы письменных источников самих же оседлых народов, а также археологические свидетельства о наличии земледелия не только у киргизов, но и остальных кочевников, игнорируются современной европейской исторической наукой? Это имеет многовековые корни – кочевой образ кочевников подчеркивался историческими источниками оседлых народов, чтобы показать, что они являются по отношению к ним отсталыми, ведь кочевое скотоводство – это всего лишь предыдущий этап перед земледелием, а значит отставание в тысячи лет. Для чего нужны «чистые» кочевники и почему игнорируются факты присутствия у них земледелия в исторической науке сегодня?
Почему даже честный комиссар Фурманов игнорирует факт того, что к началу ХХ века в землях, по которым он проезжал, по землям кочевников, которые в силу неумолимых исторических причин еще не осели на землю, более 95% киргизских хозяйств занимались земледелием?
Ответ прост – потому что нужно было нести «свет цивилизации» диким кочевникам, а определением цивилизации раскрутили земледелие и постоянные поселения, наличие которых отрицалось у кочевников. Если бы они у них были, что можно было бы принести отсталым кочевникам, кроме крови завоеваний? Это как сначала уничтожить Пишпек, а потом построить на его месте свою крепость и объявить, что города были основаны колонизаторами – точно также была уничтожена и память о прошлом. Поэтому день города празднуется со дня основания колониальной крепости Пишпек, а не предыдущего Пишпека или Тарсакента, ведь только после прихода империи здесь начинается История, до этого было так – существование.
Образ «чистых» кочевников поддерживается идеологически в научной литературе, однако среди самих кыргызов такой образ также весьма популярен. Это связано с тем, что кочевничество было более престижным занятием, нежели земледелие. Земледелец из кыргызов был «жатакчы», то есть бедняком, у которого не было скота и он занимался земледелием.
В большинстве кочевых сообществ – минимум половина кочевников не кочевала по следующим причинам.
1. Они были жатакчи - люди совсем без скота и занимались земледелием - при этом не обязательно они были рабами или зависимыми людьми.
2. Они занимались специфическими ремеслами - кузнецы, гончары, кожевенники.
3. Многие из кочевников были бедными и имели мало скота. Кочевать с тремя баранами бессмысленно, даже имея небольшое стадо в 10-20 голов, можно обойтись пастбищами рядом с аилом - отгонное скотоводство - это не кочевничество.
4. Кочевание было больше доступно богатым и выше среднего кочевникам, которым действительно нужны были пастбища и трава.
5. Скорее всего, около 50-70% человек были бедными или ниже среднего – а, следовательно, не кочевали.
6. Кочевали максимум 60-70 км, когда говорят 1000-1500 км для казахских степей - это говорят о границах кочевки рода-племени, а не об одном ареале кочевки одной семьи.
Мои аргументы на основе афганских кыргызов, которые живут в более суровых климатических условиях, чем многие другие кочевники (имеется в виду полное отсутствие земледелия). Вот что там получилось.
По данным профессора Шахрани: 11 семей имели стада от 500-1400 баранов и коз, 35 семей – 200-500; 124 семьи – 50-200; 85 семей - 3-50; 78 семей не имели ничего – всего 38600 овец и коз. Я не даю здесь данных по якам, так как Ариф Кутлу – сын Ажы Рахманкул-хана сообщил мне, что они ошибочны (около 3500 у профессора Шахрани и около 10000 по его словам)[12]. За счет чего существовали бедные. Было две системы: саун (у профессора Шахрани – saghun) (буквально доение), когда бедные семьи получали на весну и лето 10-30 овец (самок) и 2 коровы (яка) и могли использовать их молоко и шерсть, в обмен на работу у скотовладельца, с условием возращения скота осенью; вторая система – аманат (буквально залог), при которой бедные семьи получали от 10 до 500 овец и коз и 1-20 или больше яков (в зависимости от нужд семьи), за заботу о скоте они получали молоко, шерсть и топливо. Более 17 тысяч голов скота обслуживалось своими хозяевами с помощью помощников по системе саун и более 22 тысяч голов скота было распределено по системе аманат среди более чем 200 семей[13].
Реми Дор и Класс Науман в книге «Кыргызы афганского Памира» условно подразделяют киргизское общество афганского Памира на три группы или класса:
Бай (владельцы – ‘Besitzer’)
Чарбачы (животноводы – ‘Viehzüchter’)
Койчу (чабан и работники – ‘SchäferundArbeiter’) [14]
Если сопоставить оба источника:
1. Баями были 11 семей,
2. Чарбачы разного достатка – примерно 100,
3. Более чем 200 семей – койчу.
Из 333 семей приблизительно 64% экономически зависимые кочевники, которые в условиях существования разделенной родовой власти, фактически попадали и в политическую зависимость от своих богатых родственников.
Примерно 33% составляет средний класси 3% баи и фактические руководители родов.
Скорее всего, кочевое общество, вслед за Реми Дором и Класс Науманом можно разделить на три класса, примерное соотношение которых колебалось в подобной пропорции.
[Фактически] правящий класс: баи (богатые скотовладельцы) – 3-5%
Средний класс: чарбачы (экономически независимые животноводы) – в пределах 30%
Экономически зависимый класс: койчу (чабаны, работники) – до 70%.
В условиях афганского Памира бедные не могли переходить к земледелию, но в других регионах, где природные условия позволяли заниматься земледелием, скорее всего, около половины так называемых кочевников были также и земледельцами.
Вот эта таблица подтверждает не сколько классовое разделение, сколько зависимость количества скота от расстояний кочевания, и иногда только родовые системы саун и аманат позволяли бедным родственникам выживать не за счет земледелия, а за счет того, что им поручалось пасти скот своих богатых родственников. При этом остальные занимались земледелием и пасли свой скот недалеко от своих постоянных поселений с посевами зерновых (25 км – это не кочевое скотоводство, а отгонное). При этом эти данные взяты из раннего советского периода, когда қазақи могли продавать продукты скотоводства и покупать продукты земледелия, то есть можно говорить о симбиозе. В остальных случаях продуктами земледелия кочевники обеспечивали себя сами. Автор приводит также данные, что процент постоянно кочующих қазақов не превышал 6%[15].
Таким образом, следует отметить, что причиной существования мифа о «чистых» кочевниках в науке является отчуждение кочевников от цивилизации и придание им первобытной дикости, а также желание самих потомков кочевников иметь в прошлом богатых родственников и непрестижность быть «жатакчы». При этом образ «чистых» кочевников без земледелия и постоянных поселений идет от описания приграничных с оседлым миром кочевников, которые могли обменивать продукты скотоводства на зерновые и многое другое, однако речь идет о небольшой максимум 100-150 километровой зоне.
Дальше этого не было никаких причин, чтобы везти свой скот на базар для получения двух-трех мешков муки – остальной кочевой мир обеспечивал сам себя продуктами земледелия и, следовательно, появлялись постоянные поселения – только у хунну археологами уже открыто около 20 городов. Впрочем, даже сам Манас, обидевшись на своего отца Жакыпа, ушел («атасына таарынып аштык айдаган») и начал заниматься земледелием, так как своего скота у него тогда еще не было. Позже он обменял зерновые (аштык) на своего скакуна Ак-Кулу, если уже сам Манас когда-то сеял зерно, то, наверное, не стыдно признать своих предков «жатакчы».
Примечания
1. Herodotus. The Histories, Book IV, trans, and with an introduction by Aubrey de Selincourt (Harmondsworth: Penguin Books, 1954)
2. Сыма Цзян. Исторические записки (Ши Цзи). Т. VIII (Москва, 2002) 323
3. В Пишпекском уезде из всех 31886 хозяйств имели посевы 29648, а в Иссык-Кульской долине – из 28034 киргизских хозяйств 26328 занимались земледелием. См. История Киргизии. Т. I (Фрунзе, 1963) 382
4. Фурманов Д. А. Мятеж (Фрунзе, Мектеп, 1979) 18 – 19
5. Хазанов А. М. «Кочевники евразийских степей в исторической ретроспективе» // Кочевая альтернатива (Москва, 2002) 42
6. Юсуп Абдрахманов. Дневники. Письма Сталину. Бишкек, 1991
7. Н.Я.Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена.Москва-Ленинград, Т. I. 1950; Т. II. 1950. Т. III. 1953
8. В.С.Таскин. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Выпуск второй.
Предисловие, перевод и примечания В.С.Таскина. Москва, 1973.
9. Китаб Худут ал-Алам ал-Машрик Ила-л-Магриб (Книга о пределах мира от востока к западу). Перевод с арабского 3.Н.Ворожейкиной. Материалы по истории киргизов и Киргизии. Вып. I. M.,1973
10. Цит. По История Киргизии. Т. I (Фрунзе, 1963) 252. Там же приведены китайские источники, которые подтверждают наличие земледелия у киргизов в то же самое время: «Сводка важнейших сведений о Западном крае», гл. 4, «Записки о водных путях Западного края», т IV, кн. 13, «Краткое описание западного края», гл. VI
11. Цит. По История Киргизии. Т. I (Фрунзе, 1963) 252. Там же приведены китайские источники, которые подтверждают наличие земледелия у киргизов в то же самое время: «Сводка важнейших сведений о Западном крае», гл. 4, «Записки о водных путях Западного края», т IV, кн. 13, «Краткое описание западного края», гл. VI
12. Интервью Арифа Кутлу данное мне в июне 2005 года, в селении Улупамир, восточная Турция, куда была переселена турецким правительством часть киргизов, беженцев из Афганистана возглавляемых Ажы Рахманкул-ханом
13. Подробнее о системе саун и аманат в: N.Shahrani. The Kyrgyz and Wakhi of Afghanistan. Adaptation to Closed Frontiers and War (University of Washington Press, Seattle and London, 2002)
14.RemiDor – Clas M. Naumann. Die Kirghisen des Afghanischen Pamir (Graz, 1978) 54
15. Дахшлейгер Г.Ф. Из опыта истории оседания казахских кочевых и полукочевых хозяйств (до массовой коллективизации сельского хозяйства). Материалы и исследования по этнографии и антропологии СССР, 1966, 4.
